Творчество Владислава Ирхина
Как это ни парадоксально, но непреложным является факт, что гениальнейший поэт современности практически до сих пор неизвестен широкой читающей публике. К превратностям его творческой судьбы можно отнести и то, что его великолепные песни и романсы, могущие стать и гимнами, и шлягерами, еще ждут своих исполнителей, а уникально изданные сборники стихов и нотные альбомы остаются невостребованными.
Кто же этот гений?
Владислав Ирхин наделен многими дарованиями, каждую грань которых он довел до совершенства, скрепив их высочайшей силой духа и космоса своей личности. Он – поэт, композитор, драматург, автор шести пьес, нескольких поэтических сборников и нотных альбомов, непревзойденный мастер художественного слова, оратор, эссеист.
Рано проявившиеся в юношеском возрасте поэтические задатки не выдавали его подлинного жизненного призвания, а вылились, как у всех начинающих, в робкие и наивные стихи. Однажды, вернувшись домой на студенческие каникулы, он не обнаружил своих рукописей. Оказалось, что матушка всю зиму разжигала ими печь, за что он впоследствии был ей искренне признателен и благодарен: начал писать с чистого листа.
Но путь в настоящую поэзию был долог, а встреча с читателями все отодвигалась дальше и дальше. Чтобы она осуществилась, В.Ирхину предстояло пройти пору ученичества, вобрать в себя огромный интеллектуальный опыт человечества, его духовной мысли; преодолеть суровую школу метаний по жизни, сменить вузы, профессии, места жительства, много скитаться, обретать и терять друзей и близких. Недаром московский сценарист и режиссер В.Демин снял об В.Ирхине документальный фильм, показанный по Центральному телевидению под символическим названием - «Маета».
Осознать себя поэтом ему помог не Литературный институт, куда его рекомендовал Арсений Тарковский, а личные встречи, беседы и поддержка этого последнего поэта «серебряного века». Уже тогда имя В.Ирхина было на слуху, его стихи ходили по Москве и Петербургу в списках, а поклонники и друзья собирались в общежитиях или на квартирах, чтобы послушать их в блистательном исполнении автора.
Обретя собственный голос, одинаково свободно чувствуя себя среди философов, композиторов, писателей, художников, как прошлого, так и настоящего, В.Ирхин предъявил притязания на подобающее ему место на поэтическом «Олимпе».
Для поэта, никому ранее не известного, но осознавшего свою исключительную предназначенность, неотъемлемым свойством творческой натуры первоначально стали, как бы теперь сказали, своеобразные приемы пиара. Отверженность и непонимание провоцировали его претенциозность, безудержный апломб, эпатаж, толкая на демонстративную ломку иерархических лестниц, отрицание всех канонов и норм, установленных идеологами–догматиками советского времени. Это воспринималось как вызов общественному мнению, что не прощалось и жестоко каралось.
Во лугах российской словесности,
Не жевав ни лютик, ни лавр,
Развалюсь у женской промежности –
Полубог и полукентавр.
…Если к истине: « богу – богово» –
не подточит носу комар,
им – раскармливать волчье логово,
мне – расхлебывать божий дар.
Нетрудно предугадать последовавшую реакцию на подобные стихи.
Творчество В. Ирхина воспринималось окружающими неоднозначно, а он как будто нарочно дразнил честолюбие не только пишущей братии, а всякого, кто прикоснулся к его стихам. Одни, придя в изумление, испытывая трепет и восторг, навсегда стали его преданными поклонниками, восторженно принимавшими все, что он писал и исповедовал.
Другие не прощали ему неординарную оглушительную смелость поэтического дара и неожиданно-новое гениальное воплощение доминирующих в его стихах сакральных тем: ЛЮБОВЬ, КРАСОТА, БОГ, ЖЕНЩИНА, РОДИНА.
Цензоры и чиновники от литературы, впадая в шоковое состояние от дерзкой поэзии непризнанного гения, действовали по принципу: не услышать, не увидеть, умолчать, отвергнуть. Они захлопнули перед ним двери издательств и литературных журналов, видя в поэте возмутителя спокойствия, посягнувшего на их мораль, жизненные устои, традиции в духе социалистического государства. Но, скорее всего, они боялись за себя: рядом с В.Ирхиным им грозила поэтическая смерть, и в литературе им не осталось бы места. Тогда же он написал:
«Я уже докричался до потомков,
Но не до собратьев…»
«Самые близкие к вашей Земле
планеты – это мои стихи.
Прилетайте, люди!»
«Когда поймешь единственность свою,
Страшно не то, что жизнь неповторима,
А страшно, что она неумолима,
Когда ты вдруг у бездны на краю».
Слишком серьезными и все более похожими на трагические становились отношения поэта и среды, поэта и власти, найдя достойное воплощение в цикле его стихов «Попрошайничество», «Из Апокалипсиса», «Сквозь отчаяние». В стихах, названных «Из Апокалипсиса» и «Проклятие веку», обличительная тема звучит особенно резко, хотя трудно себе представить, что написаны они в 70-е застойные годы и в рукописи, тайно, распространялись в Москве.
« Мы – неисправимые, мы – как биомасса,
если душу вынули, что Екклесиаст ей?
Нас не тронут проповедь, ни псалмы, ни просьбы!
Нового потопа лишь, черного, как оспа,
жажду! Крематориев! – пеплом черным вышла б
жизнь, давно которая не имеет смысла!
Как о тряпку вытерся век о наши души.
Мразь одна – правительства...»
Беспредел бездуховности, опустошающий наши судьбы, превратил этого нежного лирика в гневного и бесстрашного обличителя.
«Стоим, как эхо, лежим, как рвы.
Мы – дети века. Дави, дави.
Почти банкроты. Почти воры.
Мы плоть от плоти твои, твои.
Нам так обрыдла за ложью – ложь,
что легче - в битву, под танк, под нож!
Кругом – Пилаты, приклады, псы.
О, боже святый, спаси, спаси!
Не Рим, не Мекка, не сонм дерьма.
Мы – дети века - горим живмя»…
Официально не признанный, поэт находил в себе силы, чтобы продолжать творить, разрывая путы тоталитарного безмолвия. Он сотрудничает с Министерством культуры СССР, написав шесть пьес – «Не опускай меня на землю», «Падение», «Деятель просвещения», «До отхода поезда» и др. Некоторые из них были рекомендованы репертуарной коллегией театрам страны для постановки. Драма «Своя же земля, братцы», получив высокую оценку критиков, заняла второе место во Всесоюзном конкурсе на лучшую пьесу о современной жизни. О ее премьере на сцене Уральского театра писали журналы Польши, Румынии, Чехии.
Но главное детище В.Ирхина - его стихи - все еще не могли пробить себе дорогу, что приводило его в отчаяние:
«Ну, какой еще кровью, каким одиночеством истекать мне,
чтобы кто-нибудь смилостивился, подошел и погладил мои руины?»
«…Ужель никто, как древний иероглиф,
Моей души высокой не прочтет?»
В стихотворении «Надломилась душа, надломилась», вскоре положенном на музыку, он писал о мятущейся творческой душе:
«…Сил хватило на то, чтобы выжить.
Но уже не хватает, чтоб жить.
Это горше, чем сердце б разбилось.
Это если бы как у орла
чья-то блажь иль святейшая милость
небеса навсегда отняла.
И душа, вся в предчувствии лавы,
напряглась, натянулась, как трос.
Ничего не хочу, даже славы.
Ничего не прошу, кроме слез».
Поэта поддерживали близкие и друзья. Дочь Марина и ее семья стали главными издателями. Книги В.Ирхина вышли в свет благодаря их помощи и средств, вложенных спонсорами. Своим появлением книга «Евангелие от любви» обязана щедрости семьи Михеевых, исполнивших предсмертную волю женщины светлейшей души - Капитолины Сергеевны Михеевой, высоко ценившей талант В.Ирхина и принимавшей самое деятельное участие в его судьбе.
В одном из своих стихов В.Ирхин задается вопросом: «Поэзия! Так что ж ты в мире есть?» Трудный вопрос. На него сам поэт дает ответ всем своим творчеством.
«Для эпохи своей кто я есть?
Кто в ней, боже, сегодня я?
Но акулам эпох
и плотвичке людской невдомек,
что над миром парит
высшим царствием милость господняя–
пить божественный звук,
ткать божественный слог».
Его поэзия – это сама стихия жизни, шквал взрывных эмоций, просторы непредсказуемых фантазий, фантасмагорические вдохновенные образы мифологической закваски, всепоглощающая страсть, буря отчаяния, ликующая радость и тихая скорбная молитвенная искренность, самоуничижение кающегося грешника, тонкие нюансы возвышенных вибрирующих чувств и необузданной лавины языческой чувственности.
«Но если я – творенье божье,
и божий сын, и духов храм,
пусть скажет, - где возвел он ложе
моим страстям, моим страстям».
Его стихи отмечены глубинным философским смыслом, несут на себе печать необычайного интеллектуального потенциала автора, космогонии его ранимой души.
«В скольких бурях надежд отметалось, отплакалось тело.
Отшумел океан. Отплескала страстей круговерть.
Дотлевает мой дух. Мое сердце сгорело. Сгорело.
Но зажглась от него золотая кленовая ветвь».
Их отличает гармония содержания и формы, пластика и красочность языковой палитры, вселенский масштаб переживаний и мессианское предвидение апокалипсической сущности общественных явлений.
«Да! Я всю жизнь носил камень за пазухой!
Но этот камень – Земля ваша!»
Поэзии В.Ирхина присуща монументальность, мощная экспрессия ритма и звука, интеллектуальная изысканность и многообразие выразительных средств. Ему удалось создать поистине ошеломляющие, сакральные, бессмертные строки.
«Извалять бы в губах и, как глину, измять и излапать,
пить и пить бы взахлеб, как из древних хорезмских пиал,
эти гроздья грудей, эту бедер пахучую мякоть,
эту чистую оргию созданных богом лекал.
Дай же, Господи, сил в драгоценных каменьях метафор
им донесть письмена, пред тобою все карты открыв.
Дай из их горловин, как из глиняных греческих амфор,
дотянуть до конца обжигающий безднами миф.
Фарисеи распнут. Рогоносцы прильнут к ятаганам.
Еще глубже уйдет в свои тайны монаший зрачок.
Но под гибелью солнц океан все равно будет петь океаном.
Так сверчи свою песнь в августовских гаремах, сверчок».
Сквозь жесткую кладку каждой строки, из которой нельзя убрать ни слова, ни звука, читатель увидит щедрые россыпи красочных, необычайно емких метафор, ярких эпитетов, тончайшей вязи неожиданных словосочетаний, расслышит чарующее колдовство звукописи, заполняющей и окутывающей все уголки нашего сознания, ощутит и поймет первозданность драгоценного слова, произнесенного Златоустом Нового времени:
«Лунный ливень, Разливы молитв,
Как непризнанный гений, Костер над рекою склоненный»…
« За одно на губах только хрупкое слово – Трезини,
За один только вздох на барочных ковчегах Растрелли,
Нам такою каймою глаза подвели, подслезили,
Что душа иногда еле держится в теле»…
«Как океан рокочущий нельзя остановить,
Одну тебя лишь хочется, одну тебя любить».
Любовная лирика Владислава Ирхина
В главную книгу В.Ирхина в качестве ее разделов вошли написанные в разное время циклы стихов: «Прилетайте, люди», «Кленовая ветвь», «Евангелие от любви», не изданные в силу конкретных причин. Одна из них - косность и трусость государственных издательств, не сумевших преодолеть свой страх перед открывшейся им поэтической бездной, претендующей на мировое признание. Публикация его стихов означала бы для многих тогдашних стихотворцев их поэтическую смерть.
Название «Евангелие от любви», данное книге – это не изыск или претензия на оригинальность, а осознанное, глубоко продуманное видение жанра своих произведений. Именно – «Евангелие», «благая весть», слово о миропорядке, в центре которого он видит главные ипостаси, определяющие смысл пребывания нас на Земле: Бог – Вера, Родина – Природа, Женщина – Эрос.
На страницах книги как бы оживают изысканнейшие сладострастные сцены, эротические шедевры фресок Помпеи, скульптуры и фризы тантрийских храмов. В.Ирхин пишет о женщине, пишет так, как не писал никто. В русской, да и в мировой литературе - ему нет аналогов.
«Я б как сказочный мальчик в счастливом хмелю
от твоей молодой позолоты
вокруг шеи тебя всю б обвил, как змею,
и смеялся б и дразнил кого-то.
Я б из ног и из рук твоих сплел бы венок,
и надев его вместо короны,
я бы шел по земле не как царь, а как Бог
под весенние огни и громы».
В книге «Евангелие от любви» - ренессансное торжество плоти и красок. И любовь в понимании автора – не сладенький сиропчик, а ни с чем не сравнимое по своей силе чувство - этот рай и ад, это великое действо, без которого нет ни жизни, ни искусства, ни поэзии:
«Твое скользкое тело ловлю,
как наездник, как волк, как борзая.
Я тебя как легенду люблю,
и желаний земных не желаю.
То из рук ускользнув, то из уст,
вдруг рабыней под ноги ложишься
и, как в грозы сиреневый куст,
вся – томишь, вся - дрожишь, вся – двоишься.
Ты взойдешь на другой пьедестал.
Как из мифа вакханку нагую,
Я тебя пронесу, как кентавр,
у богов и людей отвоюю.
И когда упаду под стрелой
и о землю расколется лира,
мои звуки пребудут с тобой,
хоть к ногам твоим бросят полмира.
И в моих помутневших глазах,
когда стану без чувств и дыханья,
еще долго, как месяц в волнах,
будет длиться твое колыханье».
Поэт находит все новые и новые изобразительные средства, передающие восторг и смятение юношеской души при встрече с любимой, обволакивающую нежность любовных чар, языческую мощь накатывающих волн зрелой всепоглощающей страсти, боль отверженности, безумие ревности, тоску и страдание, сродни смертельному недугу, увядание чувства, губительную опустошенность, неясные проблески надежды, вновь и вновь повторяющиеся встречи и расставания.
«Ведь только для дуэлей и любви
бог создал царских парков тропы.
Там так горят и клен, и жизнь, и тополь,
и все зовет к безумству, но – увы!
Броди теперь века средь миража.
Ее лицо в других лови, как призрак.
А был же миг, что стоит целой жизни.
О, пой и плачь, пропащая душа!»
«В этом мире, где все, что не тлен, то тщета,
и где честным не выиграть битвы,
где и жизнь, да и смерть – все одна маета,
есть убежище в тихой молитве.
Только храм этот мой без единой свечи.
Но как волосы пахнут и плечи.
Продолжай, продолжай, о, шепчи, о, шепчи,
о, как сладки бессвязные речи.
Я молюсь на тебя под покровом светил
и в зверинце людском не играюсь.
За плечами давно стонут прорези крыл,
я уже от земли отрываюсь.
Закружи меня, жизнь, с головой закружи,
чтобы в страсти огне первородном
все палаты ума, всю бы мудрость души
я б за молодость глупую отдал».
Провозгласив право человека на чувственную свободу, поэт объясняется в любви к женщине, воспевая эротическую сущность, красоту и совершенство ее тела, сотворенного по «божественным лекалам». Вряд ли кому удавалось представить этот венец творения в трех его ипостасях: Святая Дева, Дева - Жена и Дева, Творящая Блуд.
Мы оказываемся в обществе прекрасных женщин – жриц, богинь, вакханок, нимф, цариц и …той – одной, незримо присутствующей во всех его стихах.
«Когда ты вздрагиваешь подо мною и затихаешь,
мне кажется, я обнимаю землю…
И великая месса Баха, которая, может быть,
больше самого мироздания, - это ты - нагая».
«Это не звезды, ночь озарив, падали в Днепр!
Это – бедра твои из объятий моих вдруг взмывали свечою, как рыбины,
и, качнув плавниками, на дно их ложились обратно.
Ибо нет и не будет для них заводи глубже заведенных за ними рук!..
…И сегодня, как дети, выбежали навстречу мне ноги твои,
облепили всего и не отпускают.
И сегодня груди твои, как куры, засыпают на насесте моих губ».
«Снова на небосводе распростертого надо мной твоего золотого тела
поднимается солнце, черное солнце паха твоего.
Вот оно - божественное светило ночи, горящее над нашей тщетой и прозой!
Вот она - обетованная крыша мира, под которую сбилось все человечество,
как заблудшие овцы в хлеве, и я – одна из них!»
Чувства лирических героев одухотворены, пронизаны щемящей грустью, неподдельным страданием и болью.
«И снова безумным орлом всей мукой и страстью, и кровью
кружусь над разбитой любовью, как над разоренным гнездом.
Взываю к святым образам и криком последним и стоном
над пеплом, над прахом взметенным молюсь – и не верю глазам…»
Мне кажется невероятной та степень проникновения Владислава в духовный мир расстающихся навсегда двух, еще недавно близких, а ныне - навеки потерянных друг для друга, людей, утешением которым может быть лишь ожидание встречи ТАМ...
«Ну, вот и все. Мы больше не едины.
В разгар весны – в размыв, в разрыв, в разлет
нас развело, как треснувшую льдину,
и ярким был и грустным разворот.
Ужели все? И никаких отсрочек.
Душа - в огне. Но взят судьбы рубеж.
Скорей, скорей в усладу одиночеств,
на тайный зов несбывшихся надежд.
Ужели все? И никаких прелюдий.
Скорее – врозь! На новых парусах.
Ну что ж, ну что ж! Пусть будет так как будет!
Но если, правда, там, на небесах,
мы встретимся? Но если, если выйдет–
представь на миг!- в аду или в раю,
но встречный душу встречную увидит,
и ты – мою, и значит, я – твою..?»
«Какого, скажи мне, несчастья примета,
скажи мне, ужель безысходное что-то?
Твой взгляд так далек, так далек от предмета,
когда он на нем замирает, замрет ли…
Под солнцем - боимся, с полночным испугом–
боимся: вдруг выроним неосторожно,
что, кажется, больше друг другом
ни мне, ни тебе обойтись невозможно.
В глазах твоих небо взметнется сырое,
и птиц в уголочке потянется стая…
Что стало, что стало с твоею душою?
С моею душою что стало?»
«В вечной муке постичь твою душу, что не зверь,
а как зверь ускользает,
не вода, а меж пальцев уходит,
я хотел бы с твоею кровью понестись по всем сосудам
в глубину твоих подземелий, чтоб ворваться в пещеру сердца.
Ворваться – и закрыть выход. Закрыть выход – и зажечь люстры.
И увидеть забившуюся в угол нагую душу твою».
Мир гипертрофированных чувств, в котором живет поэт, наполнен мельчайшими подробностями бытия и необходимым простором, чтобы свободно дышала метафора.
«А сентябрь, как языческий бог,
этот мир по священному праву
одним махом, как море, поджег–
и горят в небе клены, как храмы.
Это желтого в кровь перепад,
желтый, красный, медовый, зеленый…
В горле жены чужие стоят.
Это клены безумствуют, клены».
«Такая уж музыка вышла–
в грудь воздух вошел, как копье.
Прощаюсь с тобою, как с жизнью,
последнее солнце мое.
И все же: ни другу, ни зверю,
ни богу – на все времена:
не верю, не верю, не верю,
что ты не любила меня».
«Иль змей вблизи, иль волк бежит.
И сердце, как на дне колодца -
все бьется, бьется, бьется, бьется,
всплеснется раз другой, всплеснется
и - нет, никак не разорвется,
и все слезами обольется, и полумертвое лежит».
«Как преподать судьбе урок,
чтоб к первородной выйти сути,
но не в попойке и не в смуте,
а в страстной ночи, в тихом утре,
чтоб вздох прошел сквозь перламутры
жемчужной флейты Камасутры,
сквозь Библии алмазный слог.
Как преподать судьбе урок?»
«...и Господа благодарить...»
В.Ирхин в своей поэзии прикоснулся к самой сакральной теме – теме Бога и ответственности человека перед Творцом.
Поэта могут посчитать богохульником, т.к. он, будучи православным верующим человеком, не принимает аскезы, любит жизненные радости, исповедует открывшуюся ему истину, что Любовь есть Бог.
«И – господа благодарить, что взор всегда отыщет чудо,
что бог во всем, и пир повсюду, и жизни смысл – любить, любить.
Благодари, благодари в степи стога, а в море – волны,
что эти дни еще твои на полный взмах и вдох на полный!
Воспой судьбу. Ревмя воспой, но не останься безответным.
Ведь этот день мог быть последним, а ты – живой, а ты – живой!»
Он постоянно напоминает людям о главной заповеди Господа – «люби ближнего своего, как самого себя». И еще: коли Бог сотворил человека по «образу и подобию своему», то и наша жизнь должна соответствовать этому благодеянию.
«Нету скорби такой нас потрясть до раскаянья, до содроганья.
Нету сил у Земли воскресить нашу сущность на час.
И рыдает Господь, сотворивший для нас мирозданье,
в наши мертвые души в последней надежде стучась».
«Пусть молодость прошла и страсти поостыли.
Пусть лавровым венком не венчан. И не тщусь.
Пусть гаснет голос мой, страшней, чем крик в пустыне,
в родной моей стране, о, трижды, трижды пусть!
Но если б и сейчас мой смертный час раздался,
я б и тогда, клянусь, ликуя, прорыдал,
что все же был один, кто бога не боялся
и, может быть, один, кто бога не предал».
«Рассчитывай на благодать той воли божьей,
что лишь одна и может дать нам корм подножный.
Верь в солнце часа своего. И не юродствуй,
когда нахлынет божество в твой пир иль в пост твой.
Рассчитывай на благодать целебств господних,
когда уже с земли не встать и смерть – сегодня.
И не пугайся за лета. Лета все вышли.
Спасет совсем не красота. Спасет – Всевышний»…
«О, Родина, легко сказать прости…»
Сейчас непопулярны слова «патриотизм», «патриот». В любви к Родине давно не объяснялся никто, да и усиленно насаждается мысль, что понятие - «Родина» - всего лишь «звук пустой», а родина – это там, где нам хорошо и комфортно. Поэту В.Ирхину на родине было не всегда уютно; иногда хотелось вслед за великим поэтом воскликнуть: «И угораздило же меня родиться в такой стране, как Россия!»
Россия! Ужель над тобой никогда не зажжется
звезда поутру, как над хлевом зажглась в Вифлееме,
и лишь купиной пропылает державное наше банкротство,
и пир наш — в тщете, в нищете, в черносотенной дреме?
Ужель мы дошли до последнего сраму и края?
И гордых распнут, и с земли не дадут приподняться...
В изгнаньи пророки, а пастыри — не воскресают.
Средь пекла, средь ада паяцем кривляюсь, паяцем.
Играй мое сердце, играй же на виолончели,
на флейте, на лире, хрустальною арфой разбейся
за все судьбоносное родины нашей кочевье
не к царству господнему — к стойлу плебейства.
Но после всех «круговертей на миру», увидев свою страну разоренной, униженной, растоптанной, отданной на поругание, он понял, что всегда продолжал любить «до боли сердечной» Родину. Ей он посвятил циклы великолепных стихотворений, песен, романсов.
На клыки и костры инквизиций,
на расстрел, на раздир, на распыл —
эту сказку-страну, эту птицу...?
Как же господи, ты допустил?
И во сне сатане не приснится —
под копыта и похоть громил
плащаницу мою, плащаницу...?
Как же, господи, ты допустил?
«Россия! Земля моя! Каким бы я ни был космополитом,
ты – моя родина, от которой не отрекусь.
Не сожмись только ты, великая, до плахи моей!
… Я счастлив уже тем, что имени твоего не произносил всуе…»
Стихи В.Ирхина, посвященные России, деяниями, подвигами и трудами миллионов своих сынов возведенной в ранг великой державы с тысячелетней историей за плечами, проникнуты нежностью и гордостью за нее.
О родина! Как ни горьки пути,
и как порой ни тяжелеют веки,
свети еще! Еще сильней свети!
Все — тлен и прах! Но ты в глазах — навеки!
Поэт не забывает и о черных страницах истории страны: победно-опустошительных войнах, геноциде против собственного народа, подавлении свобод, унижении человеческого достоинства.
Миф об отчизне! Какая уловка судьбы!
Дух вольнодумства крыла расправлял нам другою картиной.
Что нашим женам в терновых венцах наши лбы?
Что им Россия, когда в ней повенчан алтарь с гильотиной?!
Что мирозданью, что богу воспетая кем-то страна,
где неразрывность судеб все священнее, но и все горше?
Не было спору: Россия для сердца, для пылкого сердца навеки — одна!
Но ведь и жизни господь даровал —на все веки! — не больше.
Но он абсолютно честен, когда пишет о недалеком будущем страны, веря в возрождение ее былого величия.
«Еще придут отечества сыны
и девы красные, как в сказке, расписные.
И сбудутся пророчества и сны,
и умысел господний о России!»
Страстному поклоннику и ценителю русской литературы, живописи и музыки, поэту чужд дух русофобии, претит культ матрешек, пряслиц и кокошников, и он, глядя восхищенным взором на свою страну, находит необыкновенно чистые, подобно глотку родниковой воды, изумительные лексические приемы и метафоры:
Я еще надкушу гроздь горчащей рябиновой алости,
я еще захлебнусь в гривах солнца, и ветра, и трав,
я представить не мог, что в груди столько к родине жалости,
что люблю ее так, ей об этом совсем не сказав.
Все б взмывал и взмывал под жемчужные звездные россыпи,
все б кружил и кружил над могучей над горной грядой,
все б как сказочный конь пролетал по росистой бы по степи,
все бы с солнцем играл, словно конь во лугах молодой.
«Русь моя, Россиюшка, ужто не во сне
со шкатулки палехской ты сошла ко мне?
Русь моя, Россиюшка, сказка ты моя,
не твоя ли силушка хлынула в меня?
Только б сердцу выдержать крыл твоих размах,
светлой божьей милости не развеять в прах.»
«Божественный поэт — всегда живой реликт»
В поэме «Сквозь огни и воды, и медные трубы» автор излагает свое неординарное представление о природе поэзии и личности поэта:
«…живущий вне времен, всегдашнее дитя, …
Он просит о любви слепцов глухонемых…
В нем пчелка пишет стих,
в нем стонет Прометей и дышит Атлантида.
Воскресший минерал, слеза чистейших проб,
осколок недр, он светится…»
В.Ирхин обладает уникальным даром: к чему бы ни прикоснулся его взор, фиксируя «дыханье почвы и судьбы», – все становится предметом поэтических импровизаций.
В его стихах – разгул всех стихий земли, их мощное дыхание: это грозы, ветры, ураганы, штормы. Он подмечает бег облаков, запах трав, дрожь осины, благоуханье сирени, полыханье золотых кленов, шелест трав, «розы взорвавшийся купол», наблюдает промысел пчелы, гордый полет орла в поднебесье, слышит разноголосье всех божьих тварей.
По воле причудливой фантазии автора, как на ковре-самолете, мы оказываемся в различных странах, то переносимся в заоблачные вершины гор, то опускаемся в прохладные долины, лесные кущи и барханы пустынь. В калейдоскопе новых и новых картин видятся исчезнувшие далекие миры, боги Олимпа, герои, дивные женщины, великие поэты. Мы начинаем понимать язык разных народов и рас, познавать тайный смысл предсказаний евангелистов и оракулов, наслаждаемся театром жизни.
И над всем этим – поэт, незримо присутствующий в произведениях В.Ирхина, сотворивший театр «на миру», разделив судьбу всех своих героев – грешника и святого, дерзновенного борца и забитого до смерти нищего, мыслителя и гневного пророка, Спасителя и Магдалины, изгоя и гения, осененных талантами актеров, музыкантов, художников, ваятелей... Даже в бродячей собаке он сумел узнать родственную душу, в листьях клена, медленно покидающих родное дерево, – разглядеть свое израненное сердце страстотерпца, а во Вселенной – обрести собственный мир обитания. …
«Иду…, как хмельной гармонист околицей:
меха разрывая всею удалью души своей
да пританцовывая
так, что только пыль под сапогами! —
лишь планеты жужжат надо мной,
как жуки золотые,
да от звезд отмахиваюсь,
как от тополиного пуха.
Осознавая, что поэт – избранник божий, обреченный на страдание, непонимание, неприятие, вечный одинокий странник в толпе людей, В.Ирхин с горечью констатирует: «Бог — один мой слушатель, и бог — один ценитель».
Разные чувства обуревают поэта – ликующая радость, восторг, гнев, разочарование, отчаяние, горе, сожаление, печаль, грусть. Для каждого из них он находит самые точные прочувствованные образы и слова:
«Я не сдержал тоски, как тополь листьев»...
«Подставленный открытью и снегам,
мой вздох не знал, за что цепляться дальше.
Все, что я сделал в мире: не солгал.
Да только мир в том, в общем, не нуждался.
И я не знал, где явь, где бред, где сон,
и вспыхивали ранние светила,
и грусть моя, как степь за горизонт,
далеко-предалеко заходила»
Да, на грани отчаяния!
Да, если хотите, то - как за соломку
за каждый ваш взгляд, за улыбку случайную…
Под пеплом душа, и под грудой обломков
зияет мой храм, но последней и первою
мольбою – мольба по любови и братству.
Я знаю, что с Богом всегда повидаться успею я!
С людьми бы, с людьми бы еще повидаться»
В.Ирхин – один из тех поэтов, кто испытывает вечный стыд за все зло, содеянное на Земле, постоянную тревогу и боль за жизнь на планете. Все общественные явления и трагедии мира он пропускает через свое сердце. Видимо поэтому поэтесса Т.Азовская в статье об его творчестве написала: «Стихи Ирхина – это голос страдающего сердца…».
«Уж мыши скребутся, и воют надрывно шакалы,
и в глотку друг другу вонзились не псы, а народы,
и Апокалипсиса всадники ночью опять проскакали,
и разум мутится в видении страшном исхода.
Читая книги В.Ирхина, убеждаешься в его провидческом даре. Еще двадцать лет назад, призывая людей к братству, он предостерегал мир от опасности межнациональных и межконфессиональных конфликтов и раздоров, а правителей – от непродуманных и безответственных решений, могущих их спровоцировать.
«Божьего царства близится эра
или грядет момент,
где мы, как звери, вера – на веру,
и континент – на континент?
От святотатства и преступленья
кровь во всем мире, кровь.
Рухнем, безумные, рухнем же на колени
и призовем любовь».
«Брат мой Будда, брат мой Иисус и брат мой Мухаммед – вместе мы!»
«Глядите, как в обнимку над миром кружатся листья!
Как от радости подплывает материк к материку!
Как вместо звезд с неба глядят на нас глаза наших умерших отцов и братьев!
Неужели вы после этого не броситесь друг к другу в объятия, люди?!»
Вслед за Ф.М.Достоевским он провозглашает: «Мир спасет красота».
СЛОВО О ПОЭТЕ
Принято считать, что люди профессии, к какой относится В.Ирхин, в творческих муках рождают свои произведения. Так и видится картина: измученный поэт, с взъерошенной шевелюрой, уставясь в одну точку безумным взглядом, что-то бубнит, повторяя одну и ту же фразу.
Как это не похоже на Владислава Ирхина, на его творческий процесс, который не ограничивается временем или пространством. Он может писать в тиши кабинета, среди уличной толпы, на природе, в любое время суток. Стихи приходят к нему сразу: строфа за строфой всплывает в мозгу, захлестывая своими ритмами; строки ложатся на бумагу, как будто кто-то надиктовывает их ему.
«А душа молода-молода!
А душа, что ты с нею ни делай,
воспарит вдруг, бог знает куда,
легкокрылою девочкой белой…
Ах, какие пошли времена!
Я за ночь до того истоскуюсь:
не встаю – воскресаю от сна,
встречу женщину – не налюбуюсь.
Пусть она промелькнула, бледна.
Пусть ушла. Пусть другого целует.
Но, как господа бога, она
уж мечты-то моей не минует?!
Годы канули в вечность. Уже,
может, жизни мгновенья всего-то?
Пасть бы ниц перед богом душе?!
А у ней все полеты, полеты…»
Это удивительный дар экспромта, фантастическая свобода выражения мысли основываются на лингвистической глубине и неповторимости языка автора, позволив ему создать подлинные поэтические шедевры.
«Словно птицы – всем гомоном - к морю,
словно льдины – все устья кроша,
словно кони с обрыва – на волю!–
расплескалась над миром душа!
Кто Великий качнул надо мною
Млечный путь, как под росами ветвь?
Кто зазвал в это небо ночное –
обрыдать его все, обреветь,
чтоб все звоны и запахи мира
вили гнезда бы в горле моем,
чтоб осталась последняя сила
на единственный вздох и псалом?
О, к каким бессловесным просторам
на спине, будто бы на плаву,
пред божественным звездным собором
по последней прямой поплыву?
За все воды и медные трубы,
за прокрустовы ложа годин
дай поднесть мне последние губы
к мирозданью – один на один».
Автор, объясняя таинственный процесс зарождения стиха, сказал: «Люди, верьте, того, чего не было – не сочинишь».
«Сквозь сумасшедший экстаз озаренья
вымолил, вымолил в дар
непостижимые тайны творенья,
жизни кипящей нектар».
«Мне не давалась эта красота.
Я не настиг волшебного мгновенья,
и не зажглась высокая мечта,
и связанным бродило вдохновенье».
«И вся моя жизнь, будто с жизнью прощанье,
но вдруг прозреваешь, сомкнувши уста:
слова мне нужны были в самом начале,
а дальше открылась молитв немота».
Поэзия В.Ирхина сопредельна со многими видами и жанрами искусства. Его стихи музыкальны, в них изначально заложены песенные ритмы, и чуткое ухо алматинского композитора А.Молдагаинова уловило их. На стихи поэта он написал более 30 песен и романсов. Результатом их творческого союза стало создание эпического произведения – реквиема «Кленовая ветвь», исполненного хором, симфоническим оркестром и солистами городов Уральска, Астрахани и Алматы.
Недаром говорится, что талантливый человек талантлив во всем. Новая щедрость господа открыла поэту еще один, новый путь к сердцам людей: его стихи явились им окутанные в удивительные по красоте и выразительности напевы и мелодии его собственного сочинения. Он давно слышал свою музыку, но не решался признаться в этом, лишь намекая об этом: «Все больше к музыке душа благоволит».
«Но врывалась в ночах, но бросалась, как женщина, музыка
и ложилась навек мучить губы мои и персты».
«Но если б не музыка, я стихи слагать не стал.
Потворствовать гордыне искусством рифмы?
О как далече ныне душа моя от этой чепухи.
Но если б бог не создал девы грудь
и бедер с их бессмертным силуэтом – музыки б не было!
Оттуда путь гармонии! И Моцарт знал об этом.
И Тициан не цвет искал, а взгляд,
чтоб с морем грез, с неистовством желанья
легли на холст и рай земной, и ад,
всей музыкой блаженства и страданья.
…
... но дирижер вдруг жезл занес над пультом,
и – музыка! И страсти ураган!
Пусть завтра жизнь распнут на дыбе прозы,
но ныне пусть парят над миром грезы,
пусть ластится божественный обман…»
В. Ирхин издал три нотных альбома песен и романсов собственного сочинения: «Русь моя, Россиюшка», «Так живи же, мой град, живи» (О Петербурге) и «Любовь есть Бог». В них вошли лучшие его произведения, вводящие слушателей и исполнителей в мир подлинных страстей и высоких чувств, открывая философский смысл и красоту взаимоотношений Мужчины и Женщины; немеркнущую славу Отечества, веру в возрождение России («И сбудутся пророчества и сны, и умысел господний о России!»); непреходящий восторг перед « градом Петровым».
«И чайка с гранитного взмыв парапета,
замрет и зависнет на невском ветр
у гвоздикой, летящей в петлицу поэту,
за все круговерти его на миру.
Во дни расставанья с тобою - до встречи–
сиротской слезою по миру плыву.
Во дни расставанья по капле сердечной
твоей красотою держусь и живу.
От стойки трактирной и свары житейской
господь отводил мои как-то пути.
Но с игл Петропавловки, Адмиралтейства
живым мне уже никогда не сойти.
Молюсь на тебя, пока сердце не дрогнет
на диком, безумном витке бытия.
Молюсь на тебя, мой чертог и острог мой,
в слезах, как блаженный, на паперть твоя!
И слезы мои все алмазами полны.
И звон колоколен по ангельски тих.
И ветер колышет зеленые волны
страницами сладких неизданных книг».
Экспрессия и метафоричность творческого арсенала В.Ирхина как поэта и композитора (иной раз кажется, что над созданием его произведений трудились и хореограф, и скульптор, и творец фресок, и архитектор) открывают возможности для синтеза многих видов и жанров искусства, сфокусировав их в театральном действе: хореографии, поэтических спектаклях, мюзиклах. Возможно, что его произведения вдохновят какого-нибудь смелого новатора на творческий эксперимент по воплощению неосвоенного на российской сцене жанра – Мистерии.
Инна Гудошникова
6 октября – 14 декабря 2007 года.
Поэт Владислав Ирхин. Фотограф Геннадий Василевич. 1999 г.